Когда ты была одна...
Автор - Васильева Светлана
Пишет Svetlana Vasiljeva ([info]kernel)
@ 2004-10-26 02:30:00
Ты не хочешь вспоминать то время, когда была одна. Тебе было тесно в маленьком городке в глубине России, но тут мама и тут папа, и больше тебе некуда и незачем было податься. Сдуй пыль со своего диплома и... опять положи его в папку на верхней полке книжного шкафа. Ты уже десять лет работала в своем департаменте, ты все знала о тарифной сетке и разрядах, ты знала, что 200 долларов - очень хорошая зарплата, но ты не знала, как жить дальше.
Он пришел и остался. Не хороший и не плохой. Кто-то сказал бы "никакой". Кто-то, кто никогда не жил в маленьком городке в глубине России. Здесь нет никаких мужчин. Есть транжиры и пьяницы, есть кобели и неудачники, есть работящие "все в дом". И твой - не из худших. Он не был женат, не бегает по бабам и коллекционирует мормышки. Ты почти счастлива. Тебе кажется, что еще секунда - и оно наступит, это счастье, но тебя отделяет от этого счастья тончайший слой стекла. Пуленепробиваемого стекла. Ты здесь, а оно там. Ты в стеклянном кубе. Ты видишь с одной стороны от своего куба свое близкое и желанное счастье. С другой стороны, почему-то за стеклом муж, коллекционирующий мормышки. Мама и папа с третьей стороны, стараются достучаться до тебя сквозь стекло. И с четвертой стороны - жадная любопытная толпа сочувствующих. Они хотят чтобы ты была счастлива. Некоторые искренне. А некоторые - так же, как хотят, чтобы вместо "Идиота" показали передачу "Аншлаг". Они хотят видеть и обсуждать действие. Но ты плохая актриса. Тебе нечем их порадовать. Твой муж коллекционирует мормышки. В твоем доме тишина.
В твоем доме стало совсем тихо. Придя в тот день от врача, ты перестала включать телевизор. Ты приходишь домой со своей 200-долларовой работы, садишься в кресло и молчишь. Ты выплакала все слезы и сожгла все мысли. Ты не знаешь, почему все так, почему ты, и как мир может быть так устроен. Твоя мама боится задать тебе вопрос и плачет на своей кухоньке по ночам. Твои жаждущие зрелищ родственники заваливают тебя вопросами. Ты стала отключать телефон.
Картошка, куриные ножки, летние заготовки, творог на сырники, свет, телефон, квартплата. 200 долларов - это много, ты можешь позволить себе купить интернет-карточку или прием у врача. Ты сожгла ночами 5 долларов на карточке (ночью интернет дешевле всего), отложила денег на консультацию и приехала в Москву. Да, можно попробовать вам помочь. Мы сделаем вам операцию по экспериментальной методике. Вы можете умереть, но вероятность этого довольно низка. Зато очень многие пациентки после этой методики рожают сами. И вероятность умереть вынашивая и рожая ребенка после этой операции тоже не очень большая. Мы делаем эту операцию по льготной цене, потому что это экспериментальная методика. Вы оплачиваете только кое-какие манипуляции и лекарство. Это стоит три тысячи долларов.
Что толку думать о том, как хорош мир во всем мире, счастье для всех, даром, и об операции, стоящей столько же, сколько твоя квартира?
Твое сердце, как в сказке, превратилось в кусочек льда. Тебе кажется, что эта ледышка растет и превращается в айсберг. Ты включаешь телефон и телевизор, жаришь котлеты и сырники, механически отвечаешь на вопросы родственников или молчишь. Ты - хорошая жена, "все в дом". Иногда ты задаешь себе вопрос: когда я превращусь в лед вся, целиком, и кто-то случайно толкнет меня утром в спешке - я разобьюсь на совсем мелкие кусочки? Это будет не больно?
Пятидолларовой интернет-карточки хватает надолго, если только принимать и отсылать почту. Ты нашла в интернете место, где собираются женщины с такой же бедой. И ты переписываешься с девушкой, которая живет на другом краю земли. У нее есть муж-иностранец и деньги, их клиники самые чистые в мире и врачи не допускают ошибок. Но никто ни за какие деньги не может пообещать девушке, что она не умрет на столе, делая операцию по экспериментальной методике. Ты находишь для нее какие-то слова и тебе самой становится легче.
Ты опять ужинаешь одна. Тарелка с картофельным пюре, котлета. Чувствуя себя преступницей, ты берешь еще одну тарелку, кладешь на нее полторы ложки пюре, самую красивую золотистую котлетку, жалеешь, что не добавила в пюре протертой морковки - так оно пышнее и интереснее на вкус, ты ставишь эту тарелку рядом со своей, кладешь рядом чайную ложку и, чувствуя себя окончательно сошедшей с ума, ты говоришь: "Кушай, маленький"
Если бы горе и слезы, выплаканные наконец в ту ночь, могли бы стать материальной силой, на всей планете случилось бы десятибалльное землетрясение. Но тебе пришлось пережить это в одиночку. Маленькая тарелка с картофельным пюре и котлеткой взорвала тебя изнутри. Она уничтожила тебя старую, а рождаться заново - так трудно, когда ты одна и тебе тридцать пять.
Кафельные стены пахнут хлоркой. Кроватки в отказной палате пахнут стерилизованными пеленками и горем. Сегодня ты узнала, что здесь тебя ждет твоя дочка. Она маленькая и очень взрослая, ее кроватка стоит у окна и из щелей нещадно дует, у нее опрелости за ушками и на попе. Нянечка покрикивает на тебя, чтобы ты не рассиживалась. Пришла - бери ведро и полы помой. С ведром в руках тебе как-то легче, не так странно, как с дочкой на руках. Ты носишься по отделению, с ведром и тряпками, ты приносишь хлорку и уносишь гору грязных пеленок, сестра-хозяйка называет тебя "мамочка" - так же, как тех мамочек, кто лежит со своими родными детьми в других палатах. Ты рада - ты уже почти умеешь подмывать дочку, только очень страшно уронить ее или сделать что-то не так.
Проснувшись ночью, ты чувствуешь холод. Внезапно тебя пронзает мысль - сейчас, сию минуту, из всех щелей в старом деревянном окне отказной палаты свищет холодный воздух. Он свищет ей прямо в уши. А она маленькая, чепчик наверняка сбился на одно ухо, и это ухо, может быть, уже болит. Ты считаешь минуты до рассвета, мастеря на подольской машинке кривоватую, но надежную и теплую шапочку на синтепоне. В семь утра ты стучишься в приемный покой. Тебе все равно, какими словами тебя встречает и гонит ночная смена, ты раздаешь деньги направо и налево, ты вбегаешь в палату и видишь, как твоя голубоглазая мышка сладко спит около щелястого окна, надежно упакованная в одеяльце и фланелевую косынку, только кончик носа и щеки торчат.
Восьмой час утра. Пересменок. Никому нет дела до того, что ты посидишь в отказной палате около спящей мышки и выплачешь все слезы, не выплаканные в опеке ("куда вас несет, они же все дефективные!"), в кожно-венерологическом, наркологическом и туберкулезном диспансерах, в милиции и в доме у свекрови ("куда тебя несет, неужели уж до такого докатились, что самой никак не родить? кто-то бросил, а ты подберешь!"). Лед внутри тебя переплавился в сталь. Муж обжегся о твой новый взгляд, стушевался, и, не слыша криков свекрови, подписал согласие на усыновление. Эта стальная броня защищала тебя от жадных взглядов и шепота, она не дала тебе сломаться, она привела тебя к дочери. Она защитила тебя на суде, и судья послушно выписала решение "к немедленному исполнению", и ты, Мышка-1, забрала домой Мышку-2 уже затемно, и никто, даже вынужденная задержаться для передачи ребенка главврач, не посмел быть недовольным этим неурочным мероприятием.
Вдруг, как странно, позвонил муж, попросился завтра прийти навестить ее, он купил им подарки. Смешной какой, это совсем не обязательно. А пока ты возишься на кухне с бутылочками, баюкаешь мышку, пробуешь на вкус ее новое имя. Ты купаешь ее, замирая от ужаса и восторга, а потом, ощущая себя преступницей, прикладываешь ее к своей пустой груди. Изголодавшаяся по теплой маме дочка присасывается так, что боль долетает до мочек ушей, а ты вдруг вспоминаешь, как читала в интернете, что приемные мамы могут сами выкормить своих детей. И когда погасли огни в доме напротив, ты кладешь мышку рядом с собой, и тихо молишься о том, чтобы пришло молоко, и еще о том, чтобы мальчик, растущий после операции по экспериментальной методике в животе у мамы на другом краю земли, был здоров и родился в срок.
Шапочная знакомая свекрови, бывшая балерина из соседнего подъезда увидит тебя завтра на улице и подумает: надо же, она совсем перестала сутулиться.
